Слово критикам

На этой страничке, существенно дополняющей публикацию О сказках и легендах, мы предоставляем слово знатокам творчества Толкиена - критику Наталье Прохоровой и автору одного из последних переводов "Властелина Колец" Алине Немировой.

• Н.Прохорова "Приглашение к бегству"

• А.Немирова "Творчество Толкиена как литературный и социальный феномен"

Наталья Прохорова. ПРИГЛАШЕНИЕ К БЕГСТВУ (в сокращении)

Я много раз замечала: человек, который принимается читать книги Дж.Р.Р.Толкина, очень скоро начинает интересоваться множеством самых разных, казалось бы, довольно далеких друг от друга вещей. Первым делом он, конечно, покупает словарь английского языка, видимо, потому, что внезапно осознает: книги гениального филолога лучше всего читать на языке оригинала. Однако следом он начинает покупать и другие словари: на книжной полке появляются учебники древнеанглийского, древневаллийского, древнеисландского, готского… Следом - учебники по общему языкознанию и истории языков... История Средних веков, учебники по геральдике, ювелирному делу, составлению средневековых орнаментов, оформлению инкунабул, вышиванию, игре на лютне... - чего только не увидишь на книжных полках читателей Толкина. И, конечно, Библия и кое-какие религиозные трактаты - тут же, рядом с волшебными сказками: в конце концов, Толкин был убежденным католиком, и прочесть его до конца, скорее всего, можно только языком веры.

* * *

... мне хочется отметить, казалось бы, не слишком значительный факт: Толкин начал слагать свой «легендариум», как сам он его называл, задолго - примерно за сорок лет - до выхода в свет «Властелина Колец», и все эти годы выяснял, совершенствовал, шлифовал сюжеты легенд, поначалу не предназначавшихся к изданию вовсе, и так и не сложившихся в законченную книгу при его жизни. Да и после того, как трехтомная эпопея о Войне Кольца была издана и принесла Толкину невиданный литературный успех, - за девятнадцать оставшихся ему лет, - он не опубликовал более ничего, что имело бы отношение к миру, явившемуся со страниц его эпопеи, продолжая, тем не менее, работать над своим «легендариумом» непрерывно. Более того - и теперь, когда Кристофер Толкин издал в 12-томном собрании черновики своего отца, об этом можно сказать с уверенностью - даже думать о каком бы то ни было сюжетном или жанровом продолжении эпопеи, которое, без сомнения, было бы просто обречено на неизбежный успех, Толкин особенно не пытался: набросал только первый десяток страниц новой повести (под названием «Новая Тень») и сразу же сделал вывод: «Я бы мог написать триллер [на тему продолжения «Властелина Колец»] - но это был бы всего лишь триллер, не более того. Не имеет смысла» (цитата из письма Толкина к К.Бэйли).

Однако «Властелин Колец» (вместе с легендами, из которых эта книга явилась, вместе с многотысячелетней историей Трех Эпох Мира, предшествовавших Войне Кольца) поистине был (и остается) чем-то гораздо большим, чем «просто триллер» - по крайней мере, для его создателя. И, разумеется, мы можем спросить: чем же?

«Некогда... я задумал создать цикл более-менее связанных между собой легенд - от преданий глобального, космогонического масштаба до романтической волшебной истории - так, чтобы великие мифы принадлежали земле меньших сказаний, а эти последние, в свою очередь, черпали великолепие из великих легенд... Я хотел, чтобы предания эти несли в себе ясный, холодный дух Северо-Западных европейских сказаний... чтобы они обладали волшебной, неуловимой красотой, которую некоторые зовут кельтской (если бы только я сумел этого достичь) ...и чтобы при этом они были «высоки», очищены от всего грубого, вульгарного, непристойного и обращены к более зрелым умам земли, проникнутой поэзией издревле. Важнейшие из легенд я представил бы полностью, а многие другие наметил бы лишь схематически - и объединил циклы в некое величественное целое... Вот абсурд!» - писал Толкин М.Уолдмену (эти очень важные слова Толкиена уже приводились нами, правда, в другом переводе, - см. О сказках и легендах - прим. ред.).

Абсурд? Ненужная сложность? Но живой, истинный мир должен иметь свою мифологию, память, песни, легенды - потому что его история должна говорить, звучать - и потому он должен обрести свои языки, знаки, мифы и имена.

Более полувека Толкин всматривался в его ускользающие очертания. «Создание языков - это основа всего. Скорее, «повествования» нужны мне для того, чтобы явился мир, подходящий для их языков, нежели наоборот. Сначала приходит имя, а история следом. Хотел бы я написать ее по-эльфийски» (цитата из письма Толкина к американским издателям Houghton Mifflin Co.). На бумагу рядом со страницами «легендариума» ложились этимологии, история древних языков, вплетенная в циклы сказаний, эхо произнесенных слов, варианты легенд... Одно и то же предание записывалось таким, как его помнили Бессмертные, и таким, как рассказывалось у Людей, забывших свое родство, и таким, как было записано в книгах древних союзников Эльфов - не потому, что того настоятельно требовал какой-то сюжет, а потому, что такова суть истории Мира, Земли, которую Эльфы зовут Ардой.

Кажется, именно возле этой черты литературоведческий метод теряет свою эффективность: как правило, представления о сути миропорядка и о природе вещей подлежат ведению иных дисциплин. Толкин верил, что творения человеческой фантазии, воплощенные результаты духовных исканий, не только отражают известную нам реальность, но в каком-то смысле воздействуют на нее: «Я не думаю, что вообще кто-нибудь из нас понимает силу великих легенд… Но материя мифов - взрывчатое вещество: то тлеет едва, согревая душу ровным, спокойным теплом; а то вдруг, получив некий импульс, взрывается, сокрушая порядок даже в реальном мире», - написал он в своей неоконченной повести «Записки клуба «Мнение».

* * *

Наиболее распространенное обвинение, которое приходится слышать в адрес произведений Толкина, - эскапизм (литературоведческий термин - «бегство от действительности»): его книги не отражают «опыта взрослого человека в познании мира», поскольку при чтении с очевидностью ощущается несоответствие законов толкиновского мира «основным характеристикам реальности» (анонимный обозреватель в Punch, 16 ноября, 1966).

Сам Толкин в эссе «О волшебных сказках» по поводу «бегства от действительности» в эскапистской литературе только заметил, что «побег узника и бегство дезертира» следует все-таки различать: «В том, что обычно называется «Реальной Жизнью», Побег, как правило, поступок совершенно необходимый и даже порой героический… Разве следует презирать человека, который бежит из темницы, чтобы вернуться домой? Или того, кто, не имея возможности убежать, думает и говорит о чем-то, не связанном с тюрьмой и тюремщиками?»

Мне кажется, я могу назвать ключ, перед которым бессильны любые запоры, то магическое слово, что отворяет двери в реальность Арды. Это - надежда: божественная надежда (по-эльфийски «эстель»), которая не зависит ни от каких обстоятельств мира, основа толкиновского мироздания, в отличие, например, от миропорядка, следующего за сказанием о Пандоре.

Это достаточно простой пример, чтобы заметить, что законы и характеристики реальности в различных мифах порой довольно сильно разнятся - поэтому кажется, что Толкин с полным правом мог позволить себе игнорировать многие распространенные в современной ему культуре убеждения и литературные мифы. Но на самом деле он просто вернул древние общечеловеческие ценности на подобающее им место. Он писал о боли, красоте и любви, не пряча слез радости или печали под маской искусной игры в слова, как это делал Виан, и не прикрываясь циничной усмешкой, подобно Ивлину Во; он писал о войне и утверждал, что справедливость и милосердие неразделимы, что добро может быть могущественно и всегда будет непобедимо, словно его современникам никогда не являлись из послевоенных книг разрушенные, лишенные корней и связей миры Оруэлла; он доказывал, в каком-то смысле отрицая Булгакова (хотя Толкин, наверное, никогда и не слышал о нем), что никакой договор с силами Тьмы невозможен, что их помощь - ложь, что тот, кто хочет использовать, даже с самой благой целью, темное знание или оружие - неизбежно только приумножает зло.

Писать такое - означает ли это пытаться «бежать от действительности»? Если да, то попытка была сделана - и удалась: и я позволю себе предположить, что ни один из сотворенных в литературе миров не обладает столь полной и зримой реальностью, как творение Толкина; поэтому так трудно определить жанр его книг - ведь, согласно эссе «О волшебных сказках», творение новой реальности - искусство скорее эльфийское, нежели человеческое: «Всякий, владеющий языком, может сказать «зеленое солнце». Но... создать Вторичный Мир [Первичным же Толкин называет в этом эссе нашу реальность, мир, где мы живем - и творим], где зеленое солнце было бы на своем месте, где мы обретали бы искреннюю и безусловную веру в него - для этого, видимо, следует приложить и мысль и труд, и, кроме того, это требует некоего особенного мастерства, подобного мастерству Эльфов». Человек искусства, творец (автор), созидая, стремится достичь в сотворенном Вторичном Мире, как пишет Толкин, «внутренней согласованности реальности» - и ему дана такая возможность, поскольку «фантазия - самая естественная человеческая деятельность... и остается правом человека: мы творим так, как можем, ибо сами также сотворены - и не просто сотворены, а сотворены по образу и подобию Творца».

А что же касается несоответствия толкиновских построений «основным характеристикам реальности», то здесь, как заметил в своей книге профессор Т.Шиппи (автор книги «Дорога в Срединные Земли», посвященной творчеству Толкина), «компромисс невозможен... поскольку люди, которые пишут об этом, очевидно предполагают, будто им и правда известно, каковы эти характеристики на самом деле... Наверное, между «Властелином Колец» и его критиками существует некое абсолютное несогласие - в вопросе о природе вселенной... И здесь уж ничего не поделаешь».

Мы неожиданно приходим к странному выводу: оказывается, проблема вообще не в том, действуют ли в толкиновской реальности законы, которые литературоведы считают законами реального мира (тогда это была бы и в самом деле литературоведческая проблема), но в том, действуют ли в реальном мире законы, описанные Толкином, - и таким образом мы переходим к проблемам моральным или религиозным.

Для Толкина - убежденного католика - глубочайший религиозный подтекст его творчества был естественен и несомненен. «Единственный упрек [в адрес «Властелина Колец»], который раздражает меня, - писал он своим американским издателям Houghton Mifflin Co., - это утверждение, будто «там нет религии»... Там - монотеистический мир «естественной теологии». Столь необычный факт, как отсутствие там церквей, храмов, религиозных ритуалов и церемоний - всего лишь особенность конкретных исторических обстоятельств, описанных в книге». А в письме к о. Роберту Мюррею он объяснял: «Конечно, «Властелин Колец» - труд глубоко религиозный и католический: это не совсем очевидно на первый взгляд, но ощутимо при повторном прочтении. Вот почему я не оставил в воображаемом мире практически ничего, что могло бы как-то соотноситься с «религией», т.е. с культом и религиозной практикой: ведь религиозный элемент входит непосредственно в ткань самого повествования и в его символику».

... оставим критиков ломать голову над загадкой толкиновского успеха. А мы просто постараемся войти в сотворенный мир - хотя бы задавая ему вопросы литературного или культурологического плана; или слушая его легенды; или постигая его языки. 12-томное собрание черновиков Толкина - «История Срединных Земель» - даст достаточно тем для публикаций, равно как и материалов для размышлений.

Алина Немирова. ТВОРЧЕСТВО ТОЛКИЕНА КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ И СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН (в сокращении)

(Из Доклада на фестивале "Звездный мост-99" 8 октября 1999 г., cекция "Фантастика и просветительская традиция на рубеже тысячелетий"). А.Немирова - знаток и переводчик Толкиена, активист и организатор общества толкинистов в г.Харькове, Украина.

Литература, посвященная анализу творчества Толкиена, необъятна, и в ней можно найти самые разные толкования его сущности - с позиций визионерских, христианских, исторических и т.д. Какие-то основания для таких толкований книги этого автора, несомненно, дают, но ни одно из них не объясняет достаточно убедительно, почему именно они из чисто литературного явления превратились в явление социальное. Целый ряд признаков свидетельствует о повышенной социальной значимости творчества Толкиена. ... Не претендуя никоим образом на истину в последней инстанции, я попытаюсь изложить некоторые свои соображения на эту тему.

Если брать слово "феномен" в его прямом смысле, как "нечто незаурядное, особенное", то на первый взгляд может показаться, что творчество Толкиена феноменом вовсе не является ни с литературной, ни с социальной точек зрения (даже если различать социальную значимость личности автора и его произведений). Так ли это на самом деле?

Естественно было бы поискать ответ на наши вопросы в собственно литературных качествах книги Толкиена (под "книгой" мы понимаем весь комплекс: "Хоббит", "Властелин Колец" и "Сильмариллион", поскольку эти разновременные и разностильные вещи в комплексе дают полное изложение истории созданного Толкиеном мира и связаны единой цепью событий). Специалистами разобрано на составляющие практически все, что поддается разбору. Можно уверенно утверждать, что Толкиен - отличный стилист, что композиция его книг продумана тщательно и логично выстроена, но ведь то же самое характеризует любую хорошую книгу. Установлено также, что в книге прямо или опосредовано отразились профессиональные интересы и эрудиция Толкиена, его религиозные убеждения, философские взгляды, события биографии.

Разветвленное дерево книги выросло на почве научных интересов и увлечений автора. Как специалиста по истории литературы, прежде всего английской, Толкиена огорчало то, что мифологические и эпические предания древнейших обитателей Британии не сохранились. Как лингвист, он увлекался созданием собственных языков. Как филолог, восхищался красотой и сложностью старо-английской аллитерационной поэзии. С другой стороны, Толкиен любил и хорошо знал природу Англии и обычаи ее народа. Первыми ростками на этой почве, еще совершенно не предвещавшими будущий расцвет, были опыты по созданию "своего" языка на основе финского, упражнения в аллитерационном стихосложении. Потом появилось описание падения некоего города Гондолина; сам город и его обитатели куда больше похожи на средневековый город и реальных европейцев, чем на бессмертных эльфов, а гибель города от пожара и механических чудовищ отчетливо списаны с событий, одновременных с написанием текста - 1915 г.

Впоследствии Толкиен периодически возвращался к этому кругу идей и впечатлений на протяжении 40 лет, и наконец из стилизаций под исландские саги и средневековые хроники, из перечня карликов-альвов, позаимствованного в "Эдде", из описания весьма реального Йоркшира, из воспоминаний о прочитанных в детстве романах Хаггарда, из знаний о кельтах, саксах и финнах, о греческой философии и древних языках вырос наконец "Властелин Колец".

Здесь уместно остановиться немного на вопросе о жанровой принадлежности книги. Другие художественные произведения Толкиена - полноценные литературные сказки ("Фермер Джайлз из Хэма", "Кузнец из Большого Вуттона", "Хоббит"); "Властелин Колец" - эпопея в жанре фэнтези [по определению Л.С.Кошелева, "ВК" в жанровом отношении является "фантастическим философским романом с элементами волшебной сказки и героической эпопеи" - прим. ред.].

Определений этого жанра существует несколько, но и эмпирически можно вывести набор устойчивых признаков: наличие так называемого "quest", фантастических существ, действующих наряду с людьми, реальность магии - это признаки основные, но у Толкиена мы найдем и второстпенные признаки, такие как критичность ситуации (от действий героев зависит судьба мира), подчеркнутость конфликта между добром и злом, имитация подлинности вымышленного мира: ссылки на летописи, карты и т.д. Все это в книге есть. Использование элементов реальной истории и реальных языков - также распространенный, почти обязательный прием у авторов фэнтези (Говард, Урсула Ле-Гуин, Андерсон и др.)

Стиль повествования у Толкиена - последовательный, логичный, неторопливый рассказ без каких-либо формалистических изысков. Стройность композиции, умелое нагнетание событий, уместный юмор и точно дозированная патетика - все это есть у Толкиена, но эти же качества отличают и десятки книг других талантливых авторов, также и в иных жанрах литературы.

Таким образом, ни в исходном фактическом материале, ни в жанровой принадлежности, ни в структуре книги мы не находим ничего уникального, такого, что сразу объяснило бы нам необыкновенно сильную реакцию читателей. К.Льюис в своей рецензии на первое издание книги заметил: "Эта книга - как гром среди ясного неба. ... Героический роман, яркий, выразительный, уверенный в себе, вдруг явился в период почти патологического антиромантизма".

Позволю себе высказать предположение: секрет кроется именно в том, что мы имеем дело с книгой, которую на протяжении практически всей своей жизни писал человек, не считавший себя профессионалом. Авторы, зарабатывающие на жизнь книгами в жанре фэнтези, даже лучшие из них, редко просматриваются как личности сквозь ткань их многочисленных произведений. У Толкиена же, на мой взгляд, личность определяет всю суть и структуру книги так же, как сумма его знаний определила подробности содержания. Перед нами - произведение вдумчивого и глубоко чувствующего человека, в силу полученного воспитания и усвоенных с детства условностей не привыкшего к откровенным душевным излияниям даже в кругу самых близких людей. Все, что он любит, все, чего не приемлет в природе и в людях, все, о чем он думает, вспоминает, вложено в текст огромной книги. "Под каждым могильным камнем похоронен целый мир", говорил Гейне. Относительно Толкиена это высказывание особенно справедливо.

Таков первый элемент, придающий книге Толкиена уникальность. Другой элемент заключается в редком стечении обстоятельств: автор принадлежал одновременно к двум резко различным мирам, к веку XIX-му и веку XX-му. На стыке между чисто литературными и социальными аспектами творчества Толкиена лежит вопрос об отражении в нем событий реального мира. Вопрос этот распадается на два: как отразились события жизни писателя и дела большого мира?

Биографические данные говорят нам, что в XIX-м в. Толкиен прожил всего около четверти своей жизни, но она была максимально насыщена важнейшими для него событиями; он успел вырасти, получить образование, сложиться как лояльный член общества до начала Первой мировой войны, которая, в сущности, обозначила реальный конец XIX-го в. как исторического периода, а не календарного отрезка времени. Та часть среднего класса, к которой Толкиен принадлежал - служилая интеллигенция - обладала, при полном усвоении незыблемых основ викторианства, рядом весьма привлекательных черт: гуманностью, богатством духовных интересов, тягой к творчеству; именно эта социальная прослойка потерпела максимальный психологический урон при наступлении нового страшного века. Толкиен участвовал в битве на Сомме, где впервые были применены танки, потерял на войне всех близких друзей по университету; из-за войны затянулось на несколько лет создание его семейного очага. На войне он навидался картин, предельно далеких от мирных дней ученого круга. А когда война кончилась, пришлось приспосабливаться к совершенно новым условиям жизни. Дети успели вырасти как раз к следующей войне... Стоит ли удивляться, что (если внимательно вчитаться в текст "Властелина Колец") основное настроение книги - это настроение умного человека, понимающего, что прошлое не вернется, но не способного и не желающего полностью интегрироваться в настоящем.

Отношения с настоящим у Толкиена сложились своеобразные. В письмах и беседах с читателями он резко протестовал против поиска прямых аналогий между его текстами и злободневными событиями. По-видимому, он действительно искренне избегал таких аналогий и сознательно их не вводил. Толкиен обращался с реальностью примерно так же, как с финским словарем при создании эльфийского языка: известно, что он отбирал корни слов, руководствясь лишь их фонетическим благозвучием или соответствием задуманной системе, не заботясь о том, что они на самом деле значат. Но с действительностью обходиться столь же вольно нельзя, и аналогии неизбежно возникают - и самые общие, и вполне конкретные. Это составляет еще одно отличие книги Толкиена от типичной фэнтези, которая, как правило, базируется на эпоху варварства или феодализма, а век XX-й использует как оправу, отправную точку, контрастный фон. У Толкиена же, если задуматься, примет средневековья крайне мало, в любом случае разные народы Средиземья, существующие одновременно, живут в совершенно различных периодах. Детали скудны, но по ним примерно устанавливается, что Гондор - это XVI-й век, Рохан - раннефеодальный период, орки и эльфы вообще существуют вне исторического времени, у гномов родоплеменной строй, у хоббитов - примерно XVIII - XIX-й век. Причем век узнаваемо английский. Это подчеркивается, в частности, знаменитой сценой прощальной речи Бильбо Торбинса, которая напрямую списана (вплоть до отдельных реплик) с не менее знаменитой сцены речи м-ра Пиквика. Напомним также, что он намеревался отправиться в дальний путь в компании слуги Сэма и двух друзей. (Кстати, хотя Толкиен и утверждал, что народ Рохана не имеет никакого отношения к англосаксам, никогда не жившим в степях, все же это именно англосаксы и по структуре общества, и по характеристике культуры, и по внешности и именам. Гондор же по некоторым приметам напоминает Англию времен Елизаветы - получается, что хоббиты путешествуют по векам английской истории). И противопоставление благородных героев инертной толпе, и представление о "высших" и "низших" народах (первоначально бывшее лишь темой для рассуждений философов; после фашистской "практики" XX-го в. порядочные люди уже эту тему не поднимали) - все это характерные приметы именно прошлого века.

Век XX-й в столь явной форме в книге отсутствует. В свое время причиной негласного запрета на перевод "Властелина Колец" в Советском Союзе послужило мнение, будто под "угрозой с востока" подразумевался Советский Союз, что, несомненно, нонсенс, поскольку Толкиен был вполне аполитичен и равнодушен к любой пропаганде; другие считали, что Мордор, наоборот, есть воплощение фашистской Германии. Толкиен редко высказывался на подобные темы, но, разделяя общую позицию своего общества и народа, фашистов не любил как силу, враждебную культуре и угрожающую свободе Англии, и сын у него во Вторую мировую воевал против них. Битва на Пеленнорских полях неизбежно представляется аллюзией на битву под Сталинградом. Это кажется более правдоподобным. И все же проводить прямые аналогии - дело совершенно неправомерное не только потому, что автор был против этого, но и потому, что аналогии лежат на более глубоком уровне. В книге присутствует ощущение неотвратимо наползающей тьмы, предчувствие конца привычного и светлого мира; это - общее ощущение поколения, жившего между двумя войнами. Оно отразилось в мемуарах военных и писателей, в художественных произведениях реалистического стиля, в социальной фантастике (И. Эренбург, "Трест Д.Е.", 1923; Бруно Ясенский, "Я жгу Париж", 1927; Олдос Хаксли, "Прекрасный новый мир", 1932; Р.Олдингтон, "Все люди - враги", 1933; Карин Бойе, "Каллокаин", 1940 и др.). Другие примеры: Моргот, жаждущий по-своему упорядочить мир и ради этого готовый уничтожить все живое; Саруман, не замечающий, какое зло причиняет миру его безудержное стремление к власти над природой; Эовин, стремящаяся вырваться из пределов женской судьбы, установленных обычаем и сражаться наравне с мужчинами; Барагир, предводитель партизанского отряда, выданного предателем, которому отрубили руку, чтобы удостоверить перед начальством его смерть (точно так погиб в Боливии легендарный Че Гевара); плачевные последствия промышленного переворота в Хоббитании, затеянного безответственными деятелями ради тщеславия и наживы; роль "маленького человека" во всемирной истории - все эти темы, ситуации и проблемы полностью принадлежат XX-му веку. Перечень можно было бы и продолжить, но эти примеры - наиболее очевидные.

С другой стороны, заветные идеалы героев - гармоничная жизнь в согласии с законами природы у эльфов, упорядоченное, мирное существование под эгидой мудрого государя, умеющего соблюдать законы, им же самим установленные - у людей и хоббитов. Это - идеалы века прошедшего, XIX-го или даже XVIII-го. Таким образом, в основе книги лежит оценка современности с точки зрения предыдущей эпохи, с характерной для нее возвышенностью тона и примирительно-гуманистическим отношением к процессам исторического развития. Иными словами, жизненный опыт автора принадлежал к одному веку, а менталитет - к другому. Взгляд вперед, в еще не состоявшееся будущее, - вещь обычная для публицистики и научной фантастики; взгляд назад - тоже обычен и для фэнтези, и для исторической литературы; но вот такая оценка настоящего изнутри еще неизжитого прошлого - большая редкость.

Если попробовать свести воедино все составные элементы "Властелина Колец", то обнаруживается, что они охватывают чрезвычайно широкий круг явлений - истории древней и современной, литературы и философии, психологии социальной и личной, лингвистики, географии, этики... В XX-м веке - поскольку он уже подходит к концу, мы можем утверждать это вполне уверенно - трудно найти литературное произведение ни в одном из жанров, которое отличалось бы подобной широтой, глубиной, объемностью. Объединенные в целостную композицию, подкрепленные отчетливым и хорошо усваиваемым сюжетом, эти разнородные элементы взаимно дополняются, усиливаются, что, по-видимому, и производит на читателей столь сильный и длительный эффект.

Разумеется, следует оговориться, что влияние книг Толкиена далеко не всеобъемлюще. Даже среди образованной читающей публики достаточно людей, которые едва слыхали о них. (У холодных практиков на нее не найдется времени ). Какие личные и социальные особенности обуславливают увлечение Толкиеном, мы здесь рассматривать не будем - это тема для отдельного социологического исследования. На основании имеющихся эмпирических данных можно утверждать, что наибольшее воздействие книги Толкиена производят на людей, принадлежащих к той же социальной прослойке, что и он сам: преподаватели, врачи, инженеры, научные сотрудники и т.п. Это верно и для Англии, и для США, и для Италии, и для нашей страны. Отсюда следует еще один особый аспект читательской реакции - тяга к сотворчеству. Желание дописывать, додумывать сюжетные линии, объяснять и обосновывать поступки персонажей, анализировать географические карты Средиземья, сочинять песни и музыку, стихи и повести, рисовать иллюстрации и т.д. проявляют сотни людей в самых разных странах, и это явление вообще не имеет аналогов в истории литературы. Своеобразным видом коллективного сотворчества стали ролевые игры по тематике книг Толкиена, проводящиеся не только у нас, но и в США, Швеции, Испании, Венгрии и др. странах.

После всего сказанного превращение книг Толкиена в социальный феномен уже не должно нас удивлять. Хотя они, как положено по законам жанра, уводят читателя от действительности, но в конечном счете лишь затем, чтобы вернуть к реальным проблемам. Дополнительным аргументом в пользу существенности именно этого аспекта творчества Толкиена может служить уже упоминавшаяся выше индифферентность к нему мусульманского мира, до сих пор не вышедшего (независимо от достигнутого материального уровня) за рамки средневековья, а с другой стороны, напротив, повышенный интерес в странах бывшего СССР, которым в силу стечения обстоятельств пришлось пережить перелом не менее резкий, чем испытывали люди поколения, жившего на рубеже двух веков.

Правомерен вопрос, намеренно ли добивался автор такого эффекта или он возник сам собой, как часто случается с произведениями большого масштаба? Ответить однозначно на этот вопрос, по-видимому, невозможно, однако от этого сам факт не перестает быть фактом.