|
|
|
1936 - 1971
Любовь запоздалая
(воспоминания о Н.Рубцове)
В конце 1971 года я получил письмо из далекого Барнаула от доселе неизвестной мне медицинской сестры Евгении Нифонтовны Кошелевой. Письмо положило начало нашей долгой переписке. Медсестра была, как я теперь понимаю, из той породы читателей, которая образовалась за два-три послевоенных десятилетия. Возникновение этой породы было чудом советской цивилизации.
Я ни разу не встречался с Евгенией Нифонтовной, не знаю, как сложилась ее жизнь. Лет через пять после первого письма наша переписка прекратилась. Сейчас я думаю, что, может быть, весь душевный накал ее писем, их предельная искренность и какая-то сверхчувствительность - свойство болезненной и экзальтированной натуры? Но откуда тогда удивительная эстетическая проницательность, растворение в ткани и сущности стиха, искрящийся читательский талант, которого не хватало и не хватает многим модным критикам прошлых и нынешних времен?
Из письма Е.Н.Кошелевой от 22 декабря 1973 года:
|
"Судьба мне дала единственную встречу с Рубцовым. Это было в 57-м году на Алтае. Дорога шла через сосновый бор. Он сидел на пригорке, на закате. Я вышла из лесу, увидела и тотчас пошла прямо на него. Как увидела - так прямо и пошла. Свернула со своей дороги. Мне было 19, ему 21. Я по замыслу природы рыжая вся, как есть, а в детстве меня за это преследовали, проходу не давали, что я чувствовала себя глубоко несчастной и даже не человеком вообще. Так ведь диавол подсказал мне в тот июль в жгуче черный цвет волосы окрасить, то есть вернее даже сжечь их краской. Вот я выскочила из лесу на опушку и сразу увидела черную маленькую фигурку на холме. Против закатных лучей она выглядела совершенно черной. И я тотчас свернула со своей дороги и пошла прямо на него, как черная ворона, а потом он пошел за мной. "Не в сторону, а напрямик". У него и тогда уже был "тяжелый" - тяжелый взгляд. Но нет, это не то слово. Это был взгляд неотступно сверлящий, пы-та-ющий. (От слова "пытка"). Он мне показался совсем черным. Волосы черные, брови прямые, глаза карие, золотистые на свету. Мамочки мои, золотистые! Но это уже в минуту относительного покоя. Все верно у вас о нем. Именно так: в момент относительного покоя, ибо никакого покоя с ним быть не может. Он меня и после гибели не отпускает, держит словно мощным магнитом - оттуда! Под этим взглядом было в высшей степени неуютно. Может, он и стал со временем именно "тяжелый", но тогда в нем была еще страстная надежда на жизнь. Страстная! На-деж-да! На - жизнь.
Мы с ним встретились и не узнали друг друга, то есть не поняли, что нам надо непременно дружить. Не упускать друг друга из виду. Впрочем, он-то все же догадался, хотя и сказал с сомнением: "Но ты ведь не станешь со мной дружить! Я рабочий, а ты в институте учишься". Почему это я не стану с рабочим дружить!?" - спросила я почти грозно. (Мне-то и в самом деле нужен был друг). Но больше я его не видела. Но я его не обманула. Я стала ему подругой уже после гибели его. И даже день его гибели чуяла на расстоянии. Я тогда жила в деревне на Псковщине: Да, я его забыла через три дня и на шестнадцать лет. И нынче все вспомнила. Меня все время тянуло на Запад. Всю жизнь. На Северо-запад. Дело в том, что я никогда не любила детство свое и юность. Моя жизнь - только молодость и зрелые годы. И поэтому я активно забыла все, что связано с Барнаулом. Только любимых учителей мединститута помнила тепло и с благодарностью. Все остальное вытеснила из своей памяти, и его заодно. Уехала из Барнаула и десять лет скиталась на Западе Союза. И все вокруг Вологодчины кружила, сама не отдавая в том отчета. Это земля моих дедов. Еще отец там жил в нищей деревушке глухоманной. Забыла все намертво, что связано с Барнаулом так, что едва-едва с великим трудом его нынче вспомнила, встречу в сосновом бору на закате. Он говорил: "Я тебя пожалел, я не хотел тебя опозорить". Вот так сказал. Пожалел!" "Когда заря смеркается и брезжит: мне жаль ее". Я же была черная, как ворона. 19 января три года со дня его гибели. Хочу письмо от Рубцова: Я слушаю гармонию сфер и пытаюсь уловить, что духовный Николая Рубцова мне внушает. И потом идеи эти рубцовские внушаю современникам живущим. Это вот и значит: быть ему подругой и после гибели его". "...Потянуло опять к "Вечной спутнице" Вашей: "Он выглядел, как захудалый сын". Как точно! Помните его такого? В "сосен шум" его портрет: Серенький, скромненький как мышка: робкая надежда на жизнь еще теплится в нем. А вот портрет из "зеленых цветов" - уже ничего человеческого. Он уже миру иному принадлежит. Это вероятно, последний его портрет? А? Чем больше в поэте человеческого, тем меньше гения. Чем больше гения, тем опасней это, тем смертельней для жалкой земной оболочки его, в которой огонь священный горит. Таковы жестокие законы искусства. Рубцов та же кукушка. Крамольная птица. Гнезда не вьет. Детей не воспитывает. Но в голосе ее - все возможности поэзии". |
Сижу перед заиндевелым окошком своей деревенской избы, подымаюсь из-за стола, иду по скрипучим, изъеденным шашелем половицам к печке, подбрасываю пару березовых полешек - береста с треском сворачивается, занимается языками пламени, невольно вспоминаю рубцовское "и друг поэзии священной - в печи березовый огонь" - возвращаюсь к столу и словно карты в пасьянсе снова перебираю письма: Есть ли смысл ворошить прошлое, беседовать с тенями, осмысливать опыт, может быть, совершенно ненужный завтрашнему дню?
По телевизору с утра до вечера празднуют шестидесятилетие Владимира Высоцкого. А вот, кстати, один из редких, сделанных под копирку моих ответов читателю Геннадию Ивановичу из Орла. Это 1981 год. В своем письме он приравнял судьбу Высоцкого к судьбе Рубцова - мол, оба были непоняты и гонимы, и властью, и обществом, оба продолжали список поэтов-изгоев русской истории - Лермонтова, Есенина, Гумилева, Мандельштама, Цветаевой, Пастернака... Перечитываю через четверть века с лишним мой ответ ему:
|
"Вы сравниваете две несравнимые судьбы.
Одна - бешеная, пускай в начале полуподпольная, но потом во многом организованная слава, куча поклонников, театр, пресса, "мерседесы", сладкие, ядовитые блага массовой культуры, открытая виза, залы Франции и Америки, пляжи Таити, деньги, репортеры, поклонники, отравление даже не водкой, а наркотической славой - или просто наркотиками, толпы на Ваганьковском кладбище, эфросы, вознесенские, рязановы, любимовы, шемякины, Влади - словом, весь могущественный клан людей западной ориентации, мировой антрепризы с деньгами, связями, влиянием аж до самого-самого верха: И другая жизнь - сиротство, детдом, одиночество, бедность, тралфлот, кировский завод, обшарпанная гармошка, маленький круг друзей (несколько человек!), бескорыстное, подвижническое, монашеское служение поэзии ("душа хранит"), три тощеньких книжонки, изданные при жизни, бездомность, последнее письмо к секретарю обкома с просьбой, чтобы хоть комнатку какую-нибудь дали. Нет, не звали его к себе "большие люди, чтоб он им пел "охоту на волков". Но и на могилу его на новом жутком вологодском кладбище к нему приходят только те, кто чужую могилу рядом не затопчет: И на надгробье у него не рекламно-пропагандистские лозунги Вознесенского ("О златоустом блатаре рыдай, Россия!"), а свои собственные, для своей души сказанные: "Россия, Русь, храни себя, храни!" Вот и все. Совершенно разные жизни. Общее только одно - пили и умерли молодыми. Во всем остальном - ничто не объединяет этих поэтов. На том и стою. Ваш Ст.Куняев, 6.11.71 г.". |
...По телевидению закончились дни Высоцкого и началась неделя Бродского. Открылась она программой "Старая квартира", которую ведет некий Гурвич, очень похожий на бывшего партийного функционера, позже посла России в Израиле Александра Бовина. И ведущий, и все собравшиеся в зале поклонники Бродского стенают и плачут о том, в каких невыносимых условиях жил прекрасный Иосиф, высланный на полтора года в одну из архангельских деревень. Да Николай Рубцов в подобной же деревне Никола полжизни прожил, свои лучшие стихи об этой жизни написал, счастливым чувствовал себя не раз под своим северным небом на "тихой родине", на высоком берегу речушки Толшмы. Был я там последний раз в январе 1996 года, когда, как сегодня у Высоцкого, у Рубцова праздновали шестидесятилетие. Собралось человек двести жителей Николы и соседних деревень, открыли музей Рубцова в деревянной школе, выпили, повспоминали. Ни одного человека ни с одной программы Центрального телевидения не было. И у Высоцкого и у Рубцова, как все при жизни сложилось, так продолжается и после смерти.
Борис Слуцкий внимательно присматривался к творчеству молодых русских поэтов начала шестидесятых годов. Анатолия Передреева он уговорил поехать на Братскую ГЭС "изучать жизнь", сам вызвался быть редактором моей первой московской книги "Звено", высоко ценил поэзию ленинградского геолога Леонида Агеева, ратовал за прием в Союз писателей Юрия Кузнецова. Недаром же мы в нашем московском кругу звали его весьма дружелюбно: "Абрамыч".
Но недавно молодой исследователь Г.Агатов обнаружил в одном из архивов (РГАЛИ) неизвестное доселе письмо Николая Рубцова к Борису Слуцкому, рецензию Слуцкого на рукопись книги Рубцова "Звезда полей" и те его стихи, присланные Слуцкому вместе с письмом, в которых есть существенные разночтения по сравнению с известными всем каноническими текстами тех же стихотворений.
( в сокращении ) :
|
Дорогой Борис Абрамович! Извините, пожалуйста, что беспокою. Помните, Вы были в Лит. Институте на семинаре у Н. Сидоренко? Это письмо пишет Вам один из участников этого семинара - Рубцов Николай. У меня к Вам (снова прошу извинить меня) просьба. Дело в том, что я заехал глубоко в Вологодскую область, в классическую, так сказать, русскую деревню. Все, как дикие, смотрят на меня, на городского, расспрашивают. Я здесь пишу стихи, и даже рассказы. (Некоторые стихи посылаю Вам - может быть, прочитаете?). Но у меня полное материальное банкротство. Мне даже не на что выплыть отсюда на пароходе и потом - уехать на поезде. Поскольку у меня не оказалось адресов друзей, которые могли бы помочь, я решил с этой просьбой обратиться именно к Вам, просто к настоящему человеку и любимому мной (и, безусловно, многими) поэту. Я думаю, что Вы не сочтете это письмо дерзким, фамильярным. Пишу так по необходимости. Мне нужно бы в долг рублей двадцать. В сентябре, примерно, я их верну Вам. Борис Абрамович! А какие здесь хорошие люди! Может быть, я идеализирую. Природа здесь тоже особенно хорошая. И тишина хорошая. (Ближайшая пристань за 25 км отсюда). Салют Вашему дому! 5.07.63 г. |
Николай Рубцов, конечно же, неслучайно написал Слуцкому письмо с просьбой о помощи.
Бывая в нашем московском кругу, он не раз, видимо, слышал о том, от меня, от Передреева, от Кожинова, что Борис Слуцкий - "Абрамыч", как мы его называли, - безотказно и по-деловому относится и к просьбам подобного рода.
Но вернусь к письму Рубцова Слуцкому. В нем есть несколько наивных, лукавых и одновременно дерзких интонаций, которые всегда были свойственны Рубцову, когда он попадал в круг неизвестных людей, или обращался с чем-то личным к малознакомому человеку. Ситуация щепетильная. Он просит двадцать рублей в долг у человека, который почти не знает его. В письме есть застенчивые фразы, которые он писал, как бы борясь с самим собой "Некоторые стихи посылаю Вам - может быть, прочитаете?", "Постараюсь написать что-нибудь на всеобщие темы. Еще что-нибудь о скромных радостях" (он, не будучи уверен, что его стихи понравятся Слуцкому, как бы обещает написать в будущем что-нибудь "значительное"), Одновременно, желая как бы смягчить впечатление от своей "дерзкой" просьбы, он делится со Слуцким некоторыми тайными сторонами своего внутреннего душевного мира ("А какие здесь хорошие люди!" "Младенцы улыбаются во сне, таинственно и ясно"), Рубцов рискует, но все-таки надеется, что его поймут. А уж в конце письма он совершенно "дал петуха", выкликнув панибратское "Салют Вашему дому!" - видимо устал от своей же собственной застенчивости и робости.
Такие переходы в настроении от целомудренной стеснительности до внезапных приступов развязности мы замечали за Рубцовым не раз.
А в завершение хочу сказать лишь об одном: Николай Рубцов просит двадцать рублей у Бориса Слуцкого: Как? Как горько мне сегодня думать об этом.
Станислав КУНЯЕВ,
"Русский Дом", N 9 за 1999 г.
От автора
(Предисловие к первому стихотворному сборнику поэта)
В этот сборник вошли стихи очень разные. Весёлые, грустные, злые. С непосредственным выражением и с формалистическим, как говорится, уклоном. Последние — не считаю экспериментальными и не отказываюсь от них, ибо, насколько чувствую, получились они — живыми. Главное — что в основе стиха. Любая "игра" не во вред стихам, если она — от живого образа, а не от абстрактного желания "поиграть". Если она — как органическое художественное средство. Это понятно каждому, кто хоть немножко "рубит" в стихах.
Кое-что в сборнике (например, некоторые стихи из цикла ("АХ, ЧТО Я ДЕЛАЮ?") слишком субъективно. Это "кое-что" интересно только для меня, как память о том, что у меня в жизни было. Это стихи момента. Стихотворения "Берёзы", "Утро утраты", "Поэт перед смертью..." не считаю характерными для себя в смысле формы, но душой остаюсь близок к ним.
Во всяком случае Бурыгиным, Крутецким и т. п. — тут не пахнет. И пусть не суются сюда со своими мнениями унылые и сытые "поэтические" рыла, которыми кишат литературные дворы и задворки.
Без них во всём разберемся.
В жизни и поэзии — не переношу спокойно любую фальшь, если её почувствую.
Каждого искреннего поэта понимаю и принимаю в любом виде, даже в самом сумбурном.
По-настоящему люблю из поэтов-современников очень немногих.
Чёткость общественной позиции поэта считаю не обязательным, но важным и благотворным качеством. Этим качеством не обладает в полной мере, по-моему, ни один из современных молодых поэтов. Это — характерный знак времени.
Пока что чувствую этот знак и на себе.
Сборник "ВОЛНЫ И СКАЛЫ" — начало. И, как любое начало, стихи сборника не нуждаются в серьёзной оценке. Хорошо и то, если у кого-то останется об этих стихах доброе воспоминание.
Николай РУБЦОВ,
Ленинград, 11 июля 1962 г.
Тем, кого заинтересовала поэзия Н.Рубцова, рекомендуем посетить прекрасный сайт, посвященный творчеству поэта:
Здесь Вы не только найдете массу материалов о Николай Рубцове, но и сможете скачать все (!!) разделы сайта в zip-архивах, в т.ч. полный сборник стихотворений поэта размером менее полумегабайта...