ВОЛШЕБНОЕ ЗЕРКАЛО

Дмитрий ПСУРЦЕВ

- 2 -

2. "Допою свои песни земные..."

Мы взглянули на "крестьянскость" Тряпкина как бы в отрыве от всего остального; тогда как в реальности "крестьянскость", одна из главных движущих сил этой поэтики, близко связана с другими сторонами творчества.

Прежде всего от нее берет начало песенная "составляющая". Те или иные степени отождествления себя с певцом, а стихов с песнями издавна присущи поэзии вообще и русской поэзии последних двух столетий в частности, от "таинственного певца" Пушкина до "таинственного песенного дара" Ахматовой. Однако в случае Николая Тряпкина это все же более буквальная метафора, дар его – именно и прежде всего песенный дар. Ощущение себя песнопевцем сильнее в патриархально-народном мироощущении. "Голосиста моя деревенька / И потомственны песни мои." (1973) – пишет Тряпкин с гордостью, и опять-таки, это утверждение истинно и в переносном, и буквальном смысле. Поражает количество стихотворений, где стих называется песней, то ли в названии, подзаголовке, то ли в самом тексте; но поражает и песенность – подлинная песенная музыкальность лада, строя всей тряпкинской поэзии. И подобно тому как настоящий песенно-фольклорный спектр у нас очень широк, от былин, плачей и сказов – до романсов и современных частушек, – так широк и "песенный" дипазон Тряпкина.

Вот из раннего (трудно удержаться, не процитировать целиком):

Что это: сказ? песня? заговор? Сказать трудно. Что это: стилизация под? К какому времени относится? К старине? Или это – живая вода современного языка?! Здесь есть истовость, сила, чувство (без налета сентиментальности), светлое складное косноязычие, присущее некоторым фольклорным формам ("И всех пог вдоль дорог под буранами, / Не обставишь седыми курганами!") Но здесь несомненно и авторство.

Еще более раннее "Подражание песне" (1942) также весьма близко к действительной фольклорной форме:

Вот лишь некоторые наиболее яркие произведения разных периодов творчества, напрямую связанные с этой фольклорной традицией: "Возвращение Разина" (1945), "Пароход на Вычегде" (1948), "Летела гагара" (1955), "Черная баллада (по мотивам старинных песен)" (1957), "Ягодиночка" (1957), "Чайная, чайная..." (1962), "Виноградие да зеленое..." (1966), "Хоровод" (1966), "Песня" ("Кабы мне цветок да с того лужка...") (1970). Стихотворение другого стиля и жанра – "Что за купчики проезжали" (1968). Это веселый и лукавый песельный сказ, где современный поэт выступает в роли старинного сказителя (гусляра!), или может быть, правильнее сказать, призывает на помощь вдохновение древних гусляров, чтобы поэтически реконструировать не столь уж древнюю старину – славное путешествие извозчицкого обоза из Москвы в Питер:

Вообще в 60-е гг., времена расцвета и торжества так называемой "эстрадной поэзии" (Б.Ахмадуллина, Е.Евтушенко, А.Вознесенский), поэзия Тряпкина существовала сама по себе, в собственном стихийном русле, в многообразии своих ярких песенных интонаций и особенного содержания, не укладываясь ни в какие течения. Назвать ее "тихой" тоже никак нельзя:

1960 :

1961 :

1962 :

1966 :

Как видно, "песенность" стиха (в широком смысле слова) нередко подчеркивается не только ритмом, размером, но и структурой повтора, в том числе повторами не только отдельных строк, но и целых "куплетов".

В трогательном позднем "Романсе" (1981) в первом и последнем четверостишии рефреном звучит: "Ах, закроемся бедными шторами / И примолкнем на десять минут."

В стихотворении-заклинании "Ворожу свою жизнь" (1982) структура повтора еще сложнее, развернутее:

ВОРОЖУ СВОЮ ЖИЗНЬ...

Не устаешь удивляться, насколько разнообразны песенные мотивы у Николая Тряпкина:

Это не "музыкально заумный" словесный авангард (по типу знаменитого хлебниковского "О лебедиво! О озари!"), а как бы имитация той исконной фольклорной песенной формы, где слова употребляются в простом значении и поется о внешне простом, сверхбанальном предмете (например, о лучине – "Лучинушка"), – но выражаемое музыкой слов и музыкой пенья гораздо богаче буквального плана – и владеющее человеком настроение передается тем сильнее и тоньше, чем проще, примитивнее этот буквальный план.

А вот иная "песня" – частушка, причем городская (1969):

Это современный городской фольклор в исполнении поэта-"деревенщика" – отсюда и лошадка; однако далеко не так все просто в незатейливой на первый взгляд песенке; здесь есть и горечь, и ерничество, потому что пресловутая лошадка – метафора. Она, лошадка, везет не только посуду, она еще "везет" и груз не признанной в официальных массолитовских инстанциях поэзии, поэзии, которой что остается от отчаяния? – пить, сдавать посуду и – чтоб с тоски не чахнуть – веселиться! Черный юмор...

Вообще, при осмыслении категории "песенности", важно иметь в виду не только структуру, но и смысл, философию, мироощущение, данные в "песенном" облике. "Песенный" лад, предстающий в необычайном разнообразии стилистики и жанров, от стилизаций до глубоко авторского и современного, тем не менее также "естественно-песенного" по ощущению, несет огромное разнообразие и богатство содержания. Чтобы представить этот смысловой диапазон, стоит лишь сравнить раннее бесхитростное, милое, фольклорологическое "Подражание песне" (1942) или "Что ж ты ива, что ж ты ивушка!" (1966) – со "Скрипом моей колыбели" (1966) (где налицо попытка связать собой времена, нащупать экзистенцию во врйменном), или с страстными, кровью сердца и желчью написанными "Стенаниями у развалин Сиона" периода загнивания "развитого социализма". В этом последнем замечательном стихотворении русская фольклорная нота и традиции русской поэзии сливаются со струей из ветхозаветного источника – давая современную поэзию высочайшего накала.

Хотя и сказано, что "живущий несравним", какие-то сравнения неизбежны, и даже необходимы для характеризации явлений. Конечно же, на память приходит другой художник этого времени, тоже народных корней – Николай Рубцов, чье творчество также проникнуто некоей "песенностью". "Песенность" Рубцова, пожалуй, задушевнее, интимнее, – но и "однотоннее". Тряпкин разнообразнее, пестрее, наряднее, фактурнее. Если сравнить голос Рубцова с гитарой романсового аккомпанемента, то тряпкинский голос уместно было бы сравнить с целым оркестром русских народных инструментов во всех его диапазонах, от тихой задушевности до веселья, до буйной плясовой. Рубцов поет где-то в компании, Тряпкин – на подмостках. Авторское начало у Рубцова – одно, это он, Николай Рубцов, в его непосредственной лиричности. У Тряпкина же авторское представлено как бы разными, многоликими "я", проецирующимися не только из сугубо внутреннего мира, но и извне, из мира народных переживаний и чаяний, открытого всем ветрам истории, в том числе и ветрам от лукавого...

В мире Тряпкина лирика уживается с эпосом, или во всяком случае с попыткой такового.

скорее чистая лирика. Но "Скрип моей колыбели", или "Встреча", и многие другие стихи – это уже, несомненно, попытка эпоса, хотя и проникнутого непосредственным лирическим чувством. Пожалуй, как раз этой слитной лирико-эпической нотой, окрашенной к тому же нередко в исторические и философско-метафизические тона, и обогатил Николай Тряпкин современную русскую поэзию. Этой ноты, вернее, ее эпической части, очень не хватает нам сегодня, несмотря на изощренность техники многих стихотворцев. Но конечно, это связано и с объективными причинами: индивидуализм ощущения в нашем сознании отвоевывает все большее пространство у коллективности; между тем как народ русский (что бы под этим ни понимали) все более утрачивает черты "патриархальности", упраздняя тем самым и должность своего "певца", "Гомера". Или Баяна "Слова о полку", ведь именно Баяном ощущает себя поэт, когда пишет: "Заклинаю строку. И в душе уголек раздуваю. / И на струны свои эти пальцы свои возлагаю..."

Есть также во многих "песнях" Тряпкина очень своеобразное, мало у кого сейчас находимое, торжественное начало, которое в отличие, скажем, от одического начала Державина правильнее всего было бы определить как гимновое. Сильнее всего проступает оно в произведениях о силах природы, о месте человека в природе, в мироздании. Вот эта гимновость, окрашенная в тона радостные, или в тона тревожно-напряженные, но неизменно торжественные, освящающие своей торжественностью каждый миг бытия, – еще одно достижение поэта, еще один важный вклад в современную русскую поэзию:

Подчеркну еще раз, что авторское начало у Тряпкина существует в противоречивом единстве именно со своеобразной "коллективностью" поэтического мироощущения. При ярко выраженном "я" – личностном, авторском начале стихов, свойственном современной русской позии со времен первых ее творцов допушкинского периода, – в стихах Тряпкина зримо и незримо присутствует еще и "мы". Это тряпкинское "мы" – особенное, оно звучит не от лица поколения (как, например, у поэтов-фронтовиков), а от лица вымирающей общности, крестьянской общины, состоящей из носителей патриархально-коллективного сознания. Певец поёт, и в этом смысле он автор своих песен; но и певцом поет, или поют. И в этом смысле он, на первый взгляд, умалившись как авторская личность, на деле возрастает, ибо выражает неизмеримо большее чем он сам – душу своего народа. Горькое, отчаянное и гордое сознание, что целый мир, величественный, неповторимый – и обреченно-неприкаянный, – уходит с его песнями, овладевает поэтом: