Смысл труда в русской культуре

Владимир ВАРАВА
"Русский Переплет"

Зачем человек трудится и зачем он живет - вопросы неразрывные. Особенность человека в том, что трудится он всегда во имя чего-то, во имя каких-то целей и идеалов. В поте лица, но во имя идеала.

У каждого народа есть такие сформировавшиеся идеалы. Их совокупность принято называть "трудовой этикой". Это неписаный свод духовных мотивов и стимулов, ценностных характеристик труда. Есть такой свод и у русского народа. То, что в России действительно своеобразное отношение к труду, бесспорно.

Если смотреть на труд не только лишь как на способ выживания и специфического приспособления человека к окружающей среде, а с точки зрения духовно-нравственной, то многое может проясниться.

О.Сергий Булгаков и Николай Федоров: мыслители разные в своих философских устоях, но глубоко национальные по питающим их духовным истокам. Пафос подлинно русского отношения к труду проявился у них наиболее ярко.

Мотив труда у Булгакова определяется фундаментальной метафизической задачей человека - переход от неистинного состояния мира к истинному, что тождественно преодолению смертности как таковой.

Смерть - вот что волнует русского мыслителя по-настоящему. Но неприятие смерти - исконный смысл христианского вероучения. В русской культуре он приобретает характер импульсивного, даже дерзновенного выпада против онтологического источника зла. Настолько сильно отторжение смертоносного жала, что борьбе с ним посвящены лучшие страницы русской культуры.

Несколько тяжеловатая, но безупречная и сокрушительная мысль отца Сергия, обогащенная личным опытом умирания, уверенно бьет в одну цель:

"Смерть не безусловна и не всесильна. Она лишь надрывает, надламывает древо, но она не непреодолима, ибо уже побеждена воскресением Христовым".

Федоров - мыслитель, без всякого сомнения, гениальный, вызвал далеко не однозначную трактовку своих взглядов. "Самый дерзновенный утопист всех времен и народов" так определил основную задачу человека:

"Воссоздание из земли всех умерших, освобождение их от власти земли и подчинение всех земель и всех миров воскрешенным поколениям - вот высшая задача человека".

Труд является "общим делом" всего человечества, а общее дело - преодоление смерти, причем даже не столько с помощью мистической силы Божией, сколько научно-техническими средствами самого человека. "Христианский активизм" Федорова ставит перед человеком задачу, которую, пожалуй, не дерзал до него ставить никто.

Он призывает человека к активному труду. Но главное, что он определяет цель - "во имя чего?"

Вот здесь корень своеобразия и отличия русского отношения к труду. Трудиться необходимо усиленно и упорно, но не во имя индивидуального (как на Западе) благополучия, а во имя "общего дела" спасения всего человечества через воскрешение предков. Противно быть смертным, даже более противно, чем быть мертвым.

Такая идея никогда бы не пришла в голову человеку западной ментальности. Это чисто русское понимание труда. Нематериальный мотив на первом месте: кратковременные потребности смертной плоти слишком ничтожны, чтобы на них тратить много сил и времени, тем более жизнь. Вот ради идеи подвигнуться, даже пожертвовать собой - другое дело.

Смысл труда как изгнание смерти полностью вписывается в русскую культуру, в ее высшие духовные задачи. Федоров сын своей культуры.

Материалистический, научно-технический прогресс, каких бы фантастических высот ни достиг сам по себе, остается в корне своем бессмысленным, если не затрагивает основное в человеческом бытии - смерть. Да и ощущение бессмыслицы будет только усиливаться по мере интенсивного роста науки и столь же интенсивной неразрешенности проблемы смерти. Наука никогда не сможет даже приблизиться к правильной постановке вопроса о смерти. Клонирование - суррогат, которое может предложить наука, захлебнувшись в пароксизме своей беспомощности перед таинственным и ужасным ликом смерти.

Западная цивилизация (несмотря на свое христианское происхождение, ведь мало родиться, необходимо стать) выбрала путь пренебрежения проблемой смерти. На Западе от смерти "спасаются" единственным способом - откладывают этот нелицеприятный вопрос в "долгий ящик". Западная культура не смогла пройти через христианский путь спасения, ибо этот путь требует аскетического напряжения воли.

Отвергнув христианство, западная культура пошла по пути мощного научно-технического прогресса, конечной целью которого оказалась не радикальная борьба со смертью, а максимальное расширение относительных и конечных земных благ. Это духовная слабость современной культуры, выбравшей путь комфортного (с точки зрения экономики), но иллюзорного (с точки зрения бытия) существования.

Про Запад можно было бы сказать: "Глядя на тебя, я понял, что есть смерть".

Венец рабства перед смертью - постмодернистское мировоззрение - максимальная "духовная" расслабленность и смирение с абсурдностью жизни. Тут человек в тисках "бесконечной конечности", бесконечного небытия. Он захвачен небытием в смертный плен. Если личность полагает себя конечной (в абсолютном смысле), то она не может выдержать давления небытия и разрывается в экзистенциальные щепки.

Русская метафизика смерти, представленная, конечно, гораздо шире, чем Булгаков и Федоров, бросает вызов идеалам общества потребления, высшей целью которого является сиюминутное ублажение смертного человека в смертном мире. Такое ублажение - абсурд. Ведь не может быть подлинного счастья и истинной радости в мире, насквозь пронизанным злом.

Пока зло-смерть правит свой бал в мире бытие человека не подлинно и останется не подлинным до скончания века. Это его участь. И как бы ни кичился Запад своими достижениями в области технократической, политической, экономической, культурной - они мнимые, ибо обходят стороной смерть - самое важное в человеческой жизни.

Неверие рождает страх смерти. Если Америка пытается преодолеть страх смерти, то Россия преодолевает саму смерть.

Для западного человека вообще существует жесткое противопоставление: жизнь-смерть. Жизнь есть жизнь, жизнь для жизни. Смерть не отрицается, но смерть вне жизни. Жизнь и смерть отдалены друг от друга непроходимой пропастью.

В русском восприятии жизнь и смерть смешаны. В смерти жизнь, в жизни смерть. Жизнь через смерть. Русский живет смертью. Но не чтобы умереть, а чтобы приостановить абсурд бессмысленного умирания "твари".

И "софиология хозяйства" Булгакова и философия "общего дела" Федорова выражают идею активного христианства. Но русской культуре присуще и иное понимание смысла труда. Оно находит свое выражение в тихом молитвенном подвиге огромного числа русских святых-подвижников, которые на первое место ставили не идею преобразования природы (вернее они ее вообще не ставили, в данном вопросе полностью полагаясь на волю Божию), а тихое стяжание духовных благ с целью внутреннего преображения человека.

"Цель земной жизни - стяжание Духа Святаго" - говорит. преп. Серафим.

Духовный труд не менее "тяжел", чем труд физический, но тяжесть его иная: от подвижника требуется сильнейшее мистико-аскетическое напряжение. И такой труд русских подвижников совершенно не корыстен. Дух соборности, проникший во все уровни русской культуры, направлял молитвенные подвиги святых во благо ближним.

Православный святой - не даосский монах-отшельник, безразличный к миру, отрешенный полностью от земных забот, всецело отдавшийся растворению себя в безличном Дао.

Православный святой - помощник простому человеку. Он не отгораживается от мира непроницаемой стеной своей святости и праведности, он не замуровывает себя в "башне из слоновой кости", но всегда готов протянуть руку миру, пойти ему навстречу.

Свидетельство тому - обильная житийная литература, изображающая святых как тружеников, занимающихся крестьянским хозяйством. Крестьяне чувствуют, что святой не отчужден от него, и поэтому прибегают к нему как к человеку, живущему "по Правде", взывают к святому как к высшему ценностному идеалу.

В русской культуре труд святости равнозначен святости труда.

Если речь идет о "монашеском труде", то это труд особого рода - "умного делания". Русские монахи (в частности преп.Нил Сорский) унаследовали византийскую традицию исихазма, в которой важным оказывается тождество созерцания и деятельности.

Такое отношение к труду в корне подрывает нечистоплотный миф об изначальной лености и нетрудолюбивости русского народа. Факты свидетельствуют об обратном. Положительное отношение к труду, высокие трудовые навыки русского народа были отмечены отечественными историками С.М.Соловьевым, Н.М.Карамзиным, Д.И.Иловайским, В.О.Ключеским и др.

К тому же, разве можно называть ленивым народ, который (в отличие от благоустроенного бюргерского Запада) вынужден был жить в условиях резко континентального климата на огромных территориях, постоянно находясь в экстремальных состояниях (войны, революции, восстания, бунты, перестройки и т.д.). Как правило, подобная критика основывается на том, что политико-экономической "отставание" России от западных стран рассматривается как результат инертности, безынициативности и иждивенчества в русском характере.

Часто в этом обвиняют православие, совершенно упуская из виду главное - мотив и цель труда. То, что в России действительно наблюдается некоторое отставание (хотя предпочтительнее было бы сказать своеобразие) в части материальных благ от Запада, совсем не свидетельствует о недееспособности и лености русского народа. Здесь иные мотивы деятельности. И православие, действительно, в значительной мере их формирует. В православии есть иерархия ценностей, где на первом месте стоят ценности духовного плана (святость, спасение, обожение, трезвение). Но в православии нет отрицания материального начала: оно занимает положенное ему место в духовной вертикали, и православие учит правильно относиться к нему.

Для России важен, прежде всего, нематериальный стимул. Никогда подлинно русский человек не будет трудиться исключительно во имя материального благополучия, но всегда во имя идеи - либо православной, либо коммунистической, либо еще какой. Главное, что русского человека стимулирует на труд - то, что лежит по ту сторону материального.

Соотношение материального и духовного труда в православии выглядит так: молиться и трудиться; в католичестве: молиться - значит трудиться; в протестантизме: трудиться - значит молиться.

Молитва - трансцендентное переживание бытия. Это совершенно "пустое" занятие с точки зрения работающего во плоти и для плоти. Но трансцендентное предстояние - есть высший труд, на который способен вообще человек.

Со стороны русское отношение к труду воспринимается как пассивность характера, неспособного к постоянной(!) протестантско-прометеевской активности. Но ведь вся суть в том, что протестант устроен иначе, чем русский. Это два разных антропологических, в сущности, метафизических типа. Протестант видит высший смысл в постоянном, равномерном, профессиональном (но, увы, земном) труде. Он не знает таких резких духовных перепадов, свойственных русскому. Понятно, что речь идет о бытовом протестанте, который не ищет Бога, ни к какому смыслу не стремится, а молится своим трудом. Трудиться во славу Божию было свойственно первоначальному протестантизму; сейчас в протестантской культуре трудятся во имя простой наживы, забыв про всякое solo fide (спасение только верою), оставив экзистенциальные переживания теологам.

России всегда был присущ экклезиастовский скепсис по отношению к труду. "Что пользы человеку от всех трудов его, которым он трудится под солнцем? ... И возненавидел я жизнь, потому что мне стали противны дела, которые делаются под солнцем; ибо все суета сует и томление духа! возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем... И обратился я к сердцу моему, сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем" (Экклезиаст).

Это, конечно же, не апология безделья. Это - последние, предельные вопросы, до которых может подняться земная мудрость. Ведь когда человек бездумно трудится и также бездумно пользуется плодами своего труда, думая, что вот она и есть вся суть жизни? Когда он находится в состоянии пленения суетой преходящего и ослеплен духовно, духовно мертв.

Истинная сущность человека вопиет к поиску Высшего Смысла и Высшей Правды. И если есть таковое, то разве можно получать действительное удовлетворение от бессмысленной рутинной работы, даже если она сулит некоторые кратковременные земные удовольствия.

Нетленного ищет душа человека ... С особой силой это осознают в России.

Реформация оформилась как реакция на монашескую изолированность от мира католического средневековья. Католицизм отличается резким противопоставлением "священного" и "светского" порядков бытия. Ценность светского плана была ничтожной. Средневековый католицизм воспринял мир в манихейских тонах: мир есть зло и от него нужно бежать в монастырь. Такое в корне отлично от русско-православного монашества. На Руси всегда было понимание христианства не как спасения от мира, а как спасения мира. Если средневековый Запад сделал явный перекос в сторону "священного" плана бытия, то Реформация слишком переусердствовала по поводу любви к мирскому началу.

И вот центры христианской жизни вышли из монастырей в сторону рыночных площадей. На рыночных площадях и осталось западное христианство. Протестантизм, вырвав его из монашеской кельи, практически уничтожил его. Слабое духовно западное христианство не выдержало бурного натиска могучего духа секуляризма и рассыпалось на множество сект, которые впоследствии утратили всякую связь с чистотой христианского вероучения. Это ирония.

Первоначальный замысел протестантизма - возврат к первохристианской духовности, а результат - отход от нее на бесконечность. Лишившись мистики, протестантизм был вынужден заняться морализаторством и безблагодатным философствованием. "Реформация покончила с Христианством. С тех пор его не стало" - говорил Новалис.

Сейчас очевидно, что Реформация привила западному человеку чрезмерную любовь к "посюстороннему", либо вообще устранив религиозные вопрошания, либо загнав их в такую экзистенциальную глубину, что их так и не удалось "вытащить" оттуда ни Кьеркегору, ни Ницше, ни Барту, ни Тиллиху, ни Хайдеггеру.

Вольно-невольно, но Реформация сделала все для прихода Просвещения на западную почву.

Лютеровское обличение торгашеско-меркантильной сущности индульгенции, да и вообще сомнение в христианской доброкачественности действий католической церкви превращаются в создание такой мощной секулярной силы, которая в необузданном порыве материального накопительства раздавила последние остатки христианского благочестия на Западе.

Реформация промахнулась: целилась в Папу, а попала в Христа.

Никогда нельзя забывать, что протестантизм - явление, присущее исключительно западной культуре. В России нет и не было оснований для реформационных движений, ибо никогда не было серьезных искажений христианской идеи ни в сторону мира, ни в сторону монастыря.

Монастырь для мира, а мир для монастыря - формула православия, в то время как для католиков подходит формула - монастырь вне мира, а для протестантов - мир вне монастыря.

Очевидно существенное расхождение в понимании смысла труда и смысла жизни в России и на Западе. Трудиться, чтобы жить(труд для жизни) - русский подход к проблеме; жить, чтобы трудиться - западный. Они живут, чтобы работать, мы же работаем, чтобы жить. Вопросы "для чего трудиться?", "для чего жить?" - неизбежны для думающего и нравственного существа. Жить только для работы и труда - бессмысленно, особенно если целью труда является материальное обогащение.

Для Запада смысл жизни оказывается в самой работе. Для России смысл жизни более фундаментальная категория, чем работа. Работа - лишь аспект (конечно, важный и необходимый), но лишь часть жизни, а не вся жизнь.

По мотивам труда виден целостный облик культур. Православная культура - культура по преимуществу сотериологическая (т.е. ищущая спасения). В ней все (и политика, и экономика в том числе, и не в последнюю очередь) работает на идею спасения, все подчинено единой высшей цели.

Протестантская культура - культура гедонистическая. Здесь основные усилия направлены на более комфортное обеспечение социального плана бытия; забота о спасениии в метафизической перспективе - минимальнейшая.

Для сотериологической культуры важным оказывается ценности сострадания, жалости, печалования, памятования о смерти; для гедонистической - успех, властолюбие, моральная раскрепощенность, цинизм.

Поиск высшего смысла бытия - остается существенным компонентом русской духовности.

"Труд" русской культуры - духовное осмысление жизни.

© "Русский Переплет"

опубликовано 19.07.2000, оригинал находится по адресу https://www.pereplet.ru/text/varava4.html.